Рис. 2. Приливная волна
(Доклад, прочитанный в партийном клубе при МК 18 сент. 1922 г. и повторенный в клубе университета им. Я. М. Свердлова 31 октября, перепечатывается из "Спутника Коммуниста" № 18, 1922 г. Сборник статей "Естествознание и диалектический материализм. — М.: Материалист, 1925, с. 95–114)
Тем из нас, товарищи, кому приходится — уж не знаю как сказать: к счастью или несчастью — сталкиваться или соприкасаться с нашим ученым миром, без сомнения приходилось слышать рассуждения, как бы мысли вслух — о нашей новой экономической политике. Эта политика изображается как полное банкротство, как полный отказ от всей нашей партийной программы. Говорится это крайне раздраженным тоном в присутствии коммунистов, но всегда при таких обстоятельствах, которые исключают возможность сколько-нибудь продолжительного спора или даже обстоятельного ответа.
Но вот этот неизменный тон раздражения и озлобленности с головой выдает говорящего: ведь ни для кого не тайна, что — к глубокому сожалению — значительная часть людей науки не на нашей стороне. Следовательно, чего же им сердиться и раздражаться, если их противники просчитались в своих расчетах? Казалось, надо бы радоваться. А между тем этот тон раздражения всегда сопровождает подобные ядовитые замечания.
Если же мы перейдем от слов к фактам, присмотримся к тому, что появляется в текущей литературе, благодаря массе новых издательств, растущих как грибы на наших глазах, то мы заметим, что наши противники думают о нашей политике то же, что и мы сами. Они видят, что мы "всерьез и надолго" перешли от штурма к осаде, что у нас изменились приемы борьбы — тактики и что, следовательно, и им нужно изменить свою тактику и, как показывают факты, они это и делают и во всяком случае не хуже нас.
Разговоры же, о которых я упоминал, ведут для отвода глаз. Того, что наблюдается в текущей литературе на почве философии, общественных наук, беллетристики и литературной критики, — я касаться не буду, потому, что у нас всех еще свежа в памяти речь т. Зиновьева на последней конференции нашей партии [см. речь Зиновьева. "Спутник Коммуниста", № 16, см. ст. Гобермана, "Спутник Коммуниста", №№ 15 и 17]. Те, кто посещают наш дискуссионный клуб, конечно, помнят доклад т. Бубнова на ту же тему. По этой причине я этих областей нашего нового идеологического фронта касаться не буду, я обращу ваше внимание на один маленький участок этого фронта, который проходит через область естествознания. Я считаю это необходимым потому, что именно этот участок, хорошо мне знакомый и мало пока еще обращающий на себя внимания, может ускользнуть от вас.
На почве естествознания в настоящее время, как у нас, так и на Западе, ведется усиленная антиматериалистическая пропаганда, так что в этом отношении наши ученые, занимающиеся этим делом, не одиноки. И, тем не менее, мне хотелось бы с самого начала показать вам, что между этой антиматериалистической пропагандой, которая ведется у нас в нашей Республике, и той, которая ведется западно-европейскими учеными, — громадная разница. На Западе все, что можно использовать для указанной цели из области естествознания, добросовестно используется в статьях и книжках по философии и по общественным наукам, все это проповедуется с кафедр философии—словом, это дело строго обособленных органов буржуазного общества, задача которых обрабатывать надлежащим образом так называемое общественное мнение. Самую же научную литературу по естествознанию и преподавание — может быть, только до поры до времени — оставляют в покое. Не то у нас: у нас появляется целый ряд книжек по естественным наукам, где в очень искусной, но, правда, беззастенчивой форме, опровергается материализм. Что такое различие между Западом и Востоком существует, — это я вам покажу на основании целого ряда выдержек из книг и брошюр. Но мне хотелось бы сейчас же предложить вам некоторую гипотезу, которая, как мне кажется, объясняет этот любопытный факт и которая, как мне кажется, не лишена вероятности. Во всяком случае на то наш клуб и дискуссионный клуб, чтобы обменяться мнениями и поспорить.
Если повести борьбу против материализма в самом естествознании — в учебниках или на кафедре — это значит развалить естествознание, потому что ученые даже весьма буржуазного склада мысли, по выражению т. Н. Ленина, становятся "стихийно" на материалистическую точку зрения и это потому, что иначе нельзя как следует работать. Поэтому борьба с материализмом есть борьба с естествознанием, а борьба с естествознанием есть борьба с техникой, а это уже совсем не входит в планы западно-европейской буржуазии, которая еще стоит у власти.
А у нас? Какое дело, стоящим на точке зрении потерявшей власть буржуазии, ученым, что у нас в РСФСР будет разваливаться наука и техника? Конечно, это помешает восстановлению промышленности, ну что же? Тем лучше, тем скорее слетят ненавистные большевики. Ведь смешно же думать, чтобы тот, кто настолько соображает, что для борьбы с революцией полезно начать разваливать естествознание, стал пылать мифической внеклассовой любовью к отечеству независимо от того, кто в этом отечестве стоит у власти?
Правильны или нет высказанные сейчас соображения, — они все-таки нам помогут ориентироваться в той картине, какую представляет собой начавшийся поход против материализма.
Начнем наш обзор с того, что делается в Западной Европе. Действительно, за последние годы в научных и научно-популярных журналах все чаще и чаще появляются статьи па тему: "Материализм обанкротился". Статьи эти пестрят ссылками на новые данные из области естественных наук, которые будто бы опровергают материализм. Но эти статьи, как было указано, носят всегда заголовок философского характера . Весьма богатую почву для этой пропаганды дает так называемый принцип относительности Эйнштейна. Я не могу подробно касаться этого принципа — это очень сложный вопрос — ему следует посвятить целый доклад, а пока я приведу вам ряд выдержек, из которых будет вполне ясно, куда направлены стрелы буржуазных философов. Осенью 1921 года в "Nature", одном из самых распространенных английских журналов, по которому обыкновенно узнаешь самые свежие научные новости, была напечатана статья проф. Вильдона Карра под заголовком "Метафизика и материализм". В этой статье говорится, что принцип относительности произвел в науке потрясающую революцию, далее указывается, что физика еще не вполне помирилась с этой революцией, — в этом отношении наш философ кругом прав, так как в специальной литературе все чаще и чаще выдвигаются довольно обоснованные возражения. — Но зато математика признала революцию совершившейся. А в чем же, спрашивается, заключается эта революция? В том, что "самая основа материализма подорвана, так как понятия относительности пространства и времени предполагают уже существование сознания, или, говоря философским языком, сознание есть условие a priori самой возможности существования систем пространства и времени. Без сознания пространство и время не только теряют всякий смысл, но и теряют всякий базис для своего существования". Раз мы допустили, что сознание определяет бытие, то — еще шаг и мы в области религии. Этот шаг сделан немецким философом Кассирером, — вообще, надо сказать, философы накинулись на принцип относительности как шакалы, почуявшие запах падали. Вот отзыв математика Германна Вейля о книжке Кассирера "К теории относительности Эйнштейна" (теоретико-познавательные соображения) — отзыв, напечатанный в журнале "Physikalische Zeitschrift" ("Физический Журнал"): "В заключение автор (Кассирер) напоминает, что наряду с физической картиной мира на равных правах существуют и другие способы восприятия вселенной: эстетический, исторический и религиозный. Ни один из этих способов восприятия мира не является исчерпывающим выражением действительности. В конечном счете действительность есть нечто иное, как то общее, что получается из всех этих областей, применимых каждая в положенных границах". Итак, картина мира есть синтез картин физической, эстетической, исторической и религиозной, и ведь это не случайный бред какого-нибудь мракобеса. Вот вам слова из речи "Физика, как геометрическая необходимость", произнесенной Артуром Гаазом в Венском Философском Обществе и заботливо переведенной на русский язык стараниями академика П. П. Лазарева. "Мир Минковского (одного из соратников Эйнштейна), рассматриваемый как арена физических событий, есть осуществление определения вечности, даваемого Фомой Аквинским: вечность он называл "nuns stans" (остановившееся ныне). Когда я прочел это замечательное место, я невольно потянулся к энциклопедическому словарю, чтобы перечесть биографию знаменитого схоластика, причисленного церковью к лику святых, жившего в ХШ столетии. Я не могу удержаться, чтобы не прочесть вам те слова, на которые случайно попали мои глаза, когда я открыл книгу — слова принадлежат самому Фоме Аквинскому: "В религии никто не смеет свободно мыслить и говорить и церковь должна отдавать еретиков светской власти, которая разлучает их с жизнью посредством смерти" (!). И вот к памяти этого (фанатика-мракобеса взывает представитель науки, проповедующий революционную теорию! Хороша революция, которая кивает на Фому Аквинского! Но постараемся выяснить, что подало повод к такой выходке. Вот на той стене, которую я вижу сейчас перед собой, висят диаграммы, изображающие наглядно те изменения, какие происходили в составе и числе членов нашей партии. Эти кривые изображают условно происходившие процессы. Мы ведь тоже можем сказать, что эти диаграммы "остановившееся ныне": они изображают изменения, а разве на них что-нибудь движется? Так же точно и в "Мире Минковского", который каждое состояние любого материального тела изображает точкой в воображаемом четырехмерном пространстве. Четыре измерения нужны, чтобы охарактеризовать положение тела и момент времени. А положение определяется тремя данными. Например, положение кончика моего указательного пальца я могу определить, измерив расстояние его от пола и каких-либо двух стен этого зала. Если эти три расстояния измерены, то к ним надо добавить число, определяющее момент времени, указывающий, когда именно палец был в этом месте. Таким образом, пресловутый мир четырех измерений в этом случае есть не что иное, как распространение на четыре измерения (три измерения пространства и одно времени) метода диаграмм, которым мы так широко пользуемся на практике. Кривые, изображающие ход явления, какой-либо процесс, какие мы себе можем вместе с Минковским вообразить в четырехмерном пространстве, конечно, так же неподвижны, как неподвижны кривые, изображаемые нами на наших диаграммах. Все это условные обозначения — условный язык, может быть, иногда и весьма полезный, но к чему тут "вечность" и Фома Аквинский?
Однако, как говорится в пословице: "своя рубашка ближе к телу", посмотрим, что пишут наши отечественные спецы. Вот здесь передо мной книжка академика Вернадского "Начало и вечность жизни" (Петроград, издательство "Время"). Прежде всего всякого свежего, но знакомого с делом человека удивит, что наш почтенный академик — специалист по минералогии — и вдруг стал писать книги о начале и вечности жизни. Что же? Тем лучше. Если минералог Вернадский может писать книжки о жизни, то почему же мне, физику, нельзя говорить о жизни, тем более, что и для физика тут кое-что найдется.
Начинается книжка с указания на то, что вопрос о происхождении жизни на земле уже много веков волнует человеческую мысль, что к этому вопросу человечество подходило разными путями. Подходило путем религиозным, но этот путь, как указывает автор, не привел к цели, — нельзя было найти единого, приемлемого для всех ответа. Подходило далее к тому же вопросу человечество, пользуясь интуицией и вдохновением художника, но искусство слишком индивидуально, чтобы дать что-то обязательное для всех. Наконец, философы пытались решить этот вопрос и так же безуспешно, так как они сами разбились на громадное число враждующих между собой течений. Остается один путь — путь науки. Это дает повод нашему академику с первых же страниц своей книги заявить: "Я подойду к этому вопросу, как ученый, а не как философ, художник или религиозный мыслитель".
Далее очень подробно и, если хотите, по форме увлекательно, рассказывается, как в интересующем нас вопросе возможны две точки зрения. Мы можем предположить, что жизнь и живое существовали вечно, что все живое всегда, как и сейчас, возникало от живого же и, следовательно, жизнь и ее происхождение остается вечной загадкой (последнего наш автор на первых страницах, конечно, не говорит). Эта точка зрения носит название биогенеза (происхождение от живого). Другая точка зрения — гетерогенез или абиогенез (происхождение жизни из неживого) — точка зрения научная, материалистическая, опирается на предположение, что теперешние условия существовали не вечно, что на земле, которая была когда-то в расплавленном состоянии, раньше не было жизни, и что в определенной стадии своего развития на земле возникли такие условия, при которых жизнь могла возникнуть из неживой природы. Эта точка зрения увлекательно изложена, например, в книге знаменитого американского астронома Лоуелля „Эволюция миров" (имеется русский перевод издание "Матезис", Одесса, но почему-то он не получил широкого распространения). Академик Вернадский пытается всеми силами показать, что теми, кто стоит на материалистической точке зрения, руководит — вера (!), а, наоборот, сторонники биогенеза (скажем от себя — сторонники вечной загадки жизни) — люди свободомыслящие, стоящие на строгой почве науки. "По-видимому, Валисниери (родился 1661 г., умер 1730 г.) — говорит Вернадский — более свободный в религиозном отношении мыслитель, чем Реди, подходит к идее вечности жизни, но ясно (сколько знаю) — может быть, по цензурным условиям времени — он этой идеи в напечатанных работах не выражал".
С другой стороны, "абиогенез имеет корни не в науке, а в философских исканиях. Отрицательный вывод научного искания не может разрушить представления с ним неразрывно несвязанного". Но как же, спрашивается, быть с вечностью жизни, когда земля была в расплавленном состоянии? Ведь при температуре расплавленной лавы не очень хорошо живется!
А выход найден очень простой: мы верим в то, что земля была когда-то расплавленной массой, а может быть на самом деле всего этого не было! На странице 43 наш почтенный "спец", потеряв всякий стыд, пишет: "Очевидно, космическое прошлое земли, столь различно возможное, нам научно неизвестно. Мы можем пока в него верить (курсив Вернадского), но не знать". И Вернадский в этом не одинок; другой академик, и также российский, А. Е. Ферсманн в книжке того же издательства "Время" на стр. 22 пишет то же самое, но в других выражениях. "Геофизика (физика земли) пока еще бессильна, — говорит он, — как при разрешении неразгаданных проблем строения центрального ядра земли, так и при выяснении вопроса о происхождении земли как космического тела. Дадут ли что-либо в будущем геофизические науки для определения времени, для создания хронометров прошлого, сказать трудно, но при современном состоянии наших знаний скорее приходится ответить отрицательно.
Товарищи! Позвольте теперь рассказать вам вкратце о том, что скрывают, что замалчивают эти почтенные академики. Если о знаменитой теории Канта-Лапласа, применяя ее ко всей нашей солнечной системе, можно сказать, что она в некоторых своих частях требует поправок, которые уже и делаются современными астрономами, то в вопросе о происхождении системы "Земля-Луна" мы подвинулись значительно вперед благодаря блестящим теоретическим работам Джорджа Дарвина. Его теория основана на изучении явления прилива и отлива.
Рис. 2. Приливная волна
На рис 2 изображена схематически приливная волна (заштрихована) в сильно увеличенном виде. В ближайшей к Луне части земного шара волна поднимается потому, что частицы воды, как ближе расположенные к Луне, — притягиваются сильнее частиц Земли. С противоположной стороны вода поднимается потому, что там частицы воды дальше отстоят от Луны, чем частицы Земли и они как бы отстают. Самые высокие части волн прилива лежат на одной прямой, проходящей через центр Земли и Луны [В действительности приливная волна немного отстает и потому лежит не на одной прямой линии с центром Земли и Луны, но в эти подробности мы не можем здесь входить.]. Положение этих волн определяется положением Луны, а ведь мы знаем, что Луна делает полный оборот вокруг земли в 28 суток, Земля же поворачивается вокруг своей оси в одни сутки. Поэтому выходит, что Земля вращается в массе облекающей ее воды как ось в подшипнике и вследствие неизбежного трения она должна тормозиться — это торможение ничтожно, оно измеряется секундами в столетие, но оно поддается учету. Дарвин путем блестящих теоретических построений показал, что, зная закон действия этого трения, можно показать, что около миллиарда лет тому назад Земля делала один оборот в то же самое время, которое требовалось Луне, чтобы обойти один раз земной шар и, кроме того, она должна была в это время находиться на поверхности Земли, то есть составлять часть одного общего тела. Другими словами, детальное изучение явлений прилиров приводит нас к приблизительному определению того момента, когда Луна отделилась от Земли. Дарвин дает для этого промежутка времени пределы от одного миллиарда лет до полумиллиарда, более точных указаний при современном состоянии наших сведений дать нельзя.
Эти работы Дарвина справедливо считаются одними из самых блестящих работ последних десятилетий в области теоретической астрономии. Он сам изложил в более доступной форме свои взгляды в прекрасной книге "Приливы и отливы", переведенной с английского языка, если не ошибаюсь, на двенадцать языков, за исключением русского [Теперь эта книга переведена Госиздатом — Дж. Дарвин: Приливы и родственные им явления, 1923 г.] Закрадывается мысль, не сделано ли это было с умыслом, чтобы не распространять вредных материалистических идей? Во всяком случае, это очень удобно для академиков Вернадского и Ферсманна: они просто игнорируют эти блестящие работы, зная, что читатель, читающий только русские книги, так и не в состоянии будет заметить академических приемов, приближающихся к приемам ярмарочных фокусников, отводящих глаза зрителей от того, что им в данную минуту неудобно. [Теория Дарвина была изложена в книжке Болла, изданной в Одессе, но широкого распространения она не получила. В настоящее время, по настоянию пишущего эти строки, переведены две статьи Дарвина: речь на британской ассоциации в 1905 году — "Эволюция в неорганическом мире" и "О происхождении двойных звезд". Эти статьи будут помещены в сборнике "Философия науки" (Естественно-научные основы материализма). Часть 1. Физика. Выпуск первый. Госиздат (Сборник уже набран и должен вскоре появиться в свет).]
Вы видите, товарищи, к каким приемами приходится прибегать, если захочешь опровергать материализм в естествознании. Но послушаем, что говорит сам академик Вернадский. "Признавая биогенез, согласно научному наблюдению, за единственную форму зарождения живого, неизбежно приходится допустить, что начала жизни в том космосе, какой мы наблюдаем, не было, поскольку не было начала этого космоса. Жизнь вечна постольку, поскольку вечен космос, и передавалась всегда биогенезом. То, что верно для десятков и сотен миллионов лет, протекших от архейской эры до наших дней, верно и для всего бесчисленного хода времен космических периодов истории земли" — стр. 34. Стало быть, мир не может развиваться, и к нему приложимо знаменитое изречение одного из царских министров: "так было, так будет".
Далее Вернадский с чувством сожаления пытается объяснить, почему его противники так сильно заблуждаются. "Ученые с XVII по XIX век не легко могут быть свободны от окружающей их духовной атмосферы, созданной поколениями предков. Поэтому им так трудно примириться с тем результатом отсутствия начала в жизни вне живого, какое получается в эти века при научном подходе к этому вопросу" (стр. 52 – 53).
На этом заканчивается первая стадия обработки читателя, после этих слов за него можно взяться вплотную. Но предоставим опять слово В. И. Вернадскому. "Помимо этих ясно извне пришедших в науку представлений, идея археогенеза или абиогенеза поддерживается сейчас еще двумя течениями мысли, анализ которых тоже указывает на их более тесную связь не с наукой, а с другими сторонами духовного творчества человека (?!). Необходимость начала, жизни, во-первых, указывается, как логическая предпосылка эволюционного процесса. Во-вторых, необходимость археогенеза представляется неизбежным следствием отрицания для живых организмов особых им только свойственных сил". "Несомненно, отказ от абиогенеза и замена его представлением об извечности жизни и живого не является безразличным для эволюционной теории и для авиталистического представления о живом организме. Но в этом его значение, "ибо оно в связи с этим должно служить плодотворным источником и научной работы, и углубления понимания наших теоретических представлений".
Итак, наука академика Вернадского отвергает всю действительную науку. Эволюционное учение идет на смарку. Воцаряется витализм, после изгнания которого наука только и начала развиваться. Витализм, все равно старый или новый (так называемый неовитализм), есть добровольный отказ от всякой науки. [См. Шефер, Жизнь, ее происхождение и сохранение, Госиздат, 1922 (перевод с английского). Говоря о бесплодности виталистических учений, Шефер обращается к аудитории: "Мне могут возразить, что сказанное не относится к неовитализму, но, ведь, между старый и новым витализмом такое же различие, как между молодым пресвитером и старым попом".]
В сороковым годах XIX века виталисты учили, например, что животная теплота при помощи жизненной силы передается новорожденному по наследству. Это вызвало вполне достойный ответ Роберта Майера, одного из великих основателей учения о сохранении энергии: "В награду за такое открытие стоило бы пожелать его автору печку, которая передавала бы по наследству неистощимую теплоту своей прародительницы печки". Тот же Роберт Майер с еще большей определенностью напоминает: "Допущением какой-то гипотетической жизненной силы пресекается путь к дальнейшему исследованию и делается невозможным применение законов точной науки к учению о жизни. Сторонники этой жизненной силы восстают против духа прогресса, проявляющегося в современном естествознании и возвращаются к прежнему хаосу самой необузданной фантазии". Без всякого колебания можно сказать, что вся история естественных наук, вся история биологии является блестящим подтверждением этих слов великого физика.
Но какое дело академику до науки, он только что одурачил своего читателя и готовится преподнести ему то, ради чего он начал писать свою книжку. Вооружимся терпением и дослушаем до конца нашего академика. "Возрождение разных форм виталистических и энергетических гипотез жизни является здоровым проявлением научного критицизма. Оно является реакцией против незаконно охватившего науку философского представления, ему чуждого. К тому же это философское построение связано с материализмом тем философским течением, которое было живым в конце XVIII и средине XIX века и которое в тех проявлениях, в каких оно выражается в науке, является историческим пережитком в современной философии. Живого материалистического течения в современной философии, находящейся сейчас в бурном движении, сейчас нет". Товарищи! не слышится ли вам в этих словах бас протодиаконский: "Разумейте, марксисты, и покоряйтесь, яко с нами бог!".
В детстве и ранней юности мне приходилось слышать, какие задачи задавались в духовных семинариях и академиях; одна из самых распространенных тем была следующая: докажи бытие божие, опровергни оное и опровергни оное свое опровержение. С такого рода задачами и нам, как видно, приходится иметь дело, когда мы разбираем нападки наших противников. Нам, помимо изложения основ материалистической философии, приходится заниматься опровержением наших противников, предоставляя им среднюю часть проблемы, а поэтому, я думаю, будет нелишним на только что разобранной брошюре академика Вернадского попытаться установить самый план атаки, так как приведенные выписки содержат столько подробностей, привлекающих наше внимание, что общий ход мыслей может остаться незамеченным. Поэтому позвольте его повторить. Сначала надо убедить слушателя или читателя, что мы, мол, ничего общего не имеем с религией; это необходимо для начала потому, что теперь аудитория и читатели не те, что были раньше, и если заговорить сразу о религии, то, пожалуй, ничего не выйдет. Параллельно с этим нужно доказывать, что как раз те теории, которые утверждают материалистическую точку зрения, как, например, эволюционное учение Дарвина, победоносное применение физико-химических методов к изучению живого организма, вытеснившее окончательно мистическую жизненную силу, — что все это лишь основано на вере, с которой наука нещадно борется.
Таким образом наука упраздняет науку, и для читателя, оказавшегося на пустом месте, ничего не остается, как обратиться к "религиозному мыслителю". На это могут возразить, что у Вернадского нигде нет открытой проповеди религии. Это, пожалуй, верно, но, во-первых, разве проповедь витализма, проповедь не знающей никаких законов жизненной силы не есть уже протаскивание в науку религии? А, во-вторых, ведь, свет не клином сошелся на В. И. Вернадском. Вот перед нами книжка, выпущенная тем же издательством "Время"; автор ее также академик, Л. С. Берг, а заглавие "Наука, ее смысл, содержание и классификация".
Впрочем, я должен оговориться, Л. С. Берг, несомненно, работает в Академии Наук и, по словам моих знакомых биологов, состоит членом Академии, но утверждать последнее я не могу; попытка навести справку в Управлении Отдела Научных учреждений Наркомпроса была неудачна: мне сообщили, что Академия Наук не считается с Наркомпросом и не сообщает о том, кого она выбирает. Но вернемся к книжке Берга.
В ней "религиозный мыслитель" говорит уже открыто и не смущаясь. "Наука, — говорит Берг, — не занимается изучением ни первых начал, ни концов, ни сущности вещей, предоставляя эти области, как непознаваемые, метафизике и религии". Когда, где, в каком городе был заключен этот договор, мне, товарищи, неизвестно. "С этой точки зрения, — продолжает Берг, — столкновений между наукой и метафизикой (и религией) не может происходить. Но, как только наука подходит к пределам познаваемого, сейчас же она вступает в соприкосновение с обоими названными учениями". "У науки нет и не может быть конфликтов с метафизикой, ибо метафизика работает наукообразно, принимая во внимание выводы науки, основываясь на них и оперируя ими. Религия имеет дело с тем же материалом, что и метафизика, но она обращается не к уму, а к чувству. И потому то содержание, которое в устах метафизика не встречает возражения у ученого (точно ли так, г-н Берг?), то же содержание, выраженное в формах религиозного мышления, наталкивается на сопротивление со стороны науки. Но борьба здесь идет из-за формы, а не из-за сущности" (!!).
Для того, кто не читал самой книжки Л. С. Берга, может показаться, что это есть обычное выгораживание своих религиозных взглядов. Ведь, очень нередки случаи крупных ученых, в научных работах выступающих как материалисты, но сохраняющих в своем мозгу уголок, предоставленный религии, которая осталась в нетронутом первобытном состоянии, но которая и сама дальше известной области мозга не заходит. Однако в данном случае мы имеем дело не с этим наследием прошлого, а с чем-то еще похуже.
К области религии, по мнению Л. С. Берга, относится то, что составляет самую существенную задачу биологии. Дадим слово ему самому: "Атомы, электроны, водород, тяготение, Сириус — сами по себе, безотносительно к живым существами — ни хороши, ни дурны. Но все живое существует не само по себе, оно не является самоцелью, а живет для выполнения некоторой цели. Эта цель благо того вида, к которому принадлежит данная особь... Таким образом присутствие на земле организмов связано с идеей добра" (!) (стр. 95). Тут, как говорится, все точки над i расставлены, и только добро написано с маленькой буквы, но зато на той же 95 странице внизу слово добро написано курсивом, а с 99 стр. и до конца добро уже пишется с большой буквы.
Дальше начинается глумленье над объяснением Дарвина, почему у животных существуют резко выраженные родительские инстинкты, приводящие в некоторых случаях к самопожертвованию. Ведь, чем больше забота о детях, тем более шансов данному виду размножиться. В процессе естественного отбора сохранились те виды, которые или проявляли при незначительной плодовитости максимум заботливости к потомству, — это высшие формы животных с развитым мозгом, — или те, которые обладали громадной плодовитостью, как, например, рыбы, мечущие миллионами икринки, из которых развиваются и выживают в жизненной борьбе единицы. Но, с точки зрения Л. С. Берга, это все чепуха, окончательно опровергнутая. "С таким объяснением можно было бы согласиться, если бы мы признавали естественный отбор за фактор эволюции. Но теперь мы знаем, что это не так (подробно рассказано в моей книге "Номогенез, или эволюция на основе закономерностей" [К сожалению, изданной Госиздатом]). Поэтому нам не остается ничего иного, как признать, что жизнь в процессах размножения осуществляет некий метафизический принцип Добра" (!).
Я думаю, товарищи, многие из вас хотят спросить: если все живое осуществляет принцип добра, написанный с большой буквы, то и стало быть холерный вибрион, и бациллы дифтерита и чумы, обладающие способностью быстро размножаться, также служат к вящшей славе идеи добра? Но наш почтенный учений такое возражение предусмотрел и дал исчерпывающий ответ на 123 стр.: "С точки зрения биологии человек не ценнее бактерии. Естествознанию чужда партийность; что живет, а что умирает — для него безразлично".
Однако не будем отвлекаться от главного, ведь, мы только что слышали торжественное заявление по поводу естественного отбора: "Но теперь мы знаем, что это не так". Что же именно мы узнали? Как в той книжке, которую мы сейчас разбираем, так и в другой "Теории эволюции" [Петроград. Издательство "Academia". Напечатано также в "Научных Известиях Наркомпроса"!], Берг пытается подвести научный фундамент под приведенную сейчас религиозную ахинею, но результат получается для Берга еще более прискорбный.
Прежде всего, как же обстоит дело с естественным отбором? Тут Берг поступает по известному уже нам рецепту академиков Вернадского и Ферсманна: он игнорирует факты, на этот раз легко доступные русскому читателю, стоит только взять книгу моего покойного отца К. А. Тимирязева — "Чарльз Дарвин и его учения", часть I. Там вы найдете изложение замечательной работы английского зоолога Уельдона, не только изучившего как, один из видов краба, живший в Плимутской бухте, погиб после постройки в гавани нового мола, а другой вид сохранился, но и воспроизведшего этот процесс искусственно в особых аквариумах. Благодаря постройке нового мола в бухте скоплялись большие количества ила, и вот у одного из видов краба жабры сильно засорялись илом и животные погибали, а у другого вида ил не так легко мог попадать в жабры и этот вид размножился. Таким образом эта блестящая работа показала, как изменившиеся условия оказываются гибельными для одних форм и не препятствуют, а, может быть, и благоприятствуют другим организмам. Можно было бы еще указать на работу итальянского ученого Ченола, показавшего на опыте, что кузнечики желтоватого цвета, встречающиеся всегда в полях с побуревшей травой, в несколько дней бывают уничтожены птицами, когда их перенесут на светло-зеленый газон. И обратно, формы с зеленой окраской погибают на пожелтевшей траве, т.е. все бывают поедены птицами. Наконец, есть замечательная работа русского ботаника Н. В. Цингера [См. К. Тимирязев, Наука и демократия, Москва, Госиздат, 1920, стр. 230. Статья "Год итогов и поминок", 1909 г., I. Дарвинизм], изучившего происхождение одного вида сорного растении, засоряющего посевы льна и воспроизведшего этот вид из другого путем отсеивания семян, и таким образом на одном примере наглядно показавшего процесс образования нового вида в мире растений. Но Л. С. Бергу до этого всего нет дела, раз факты протизоречат — не надо их упоминать, — прием удобный, не правда ли? Гораздо "интереснее", однако, что "современная наука" нашла новые факты, "опровергшие" теорию естественного отбора. Сначала, однако, два слова о новой журнальной научной литературе. В настоящее время Академия Наук и ряд подобных учреждений являются фактическими монополистами. Журналы получаются непосредственно от разных ученых заграничных организаций, присылаются в "Дом Ученых" в Петербурге, но доступны они далеко не всем. Поэтому и мне, товарищи, придется в дальнейшем полагаться исключительно на слова самого Л. С. Берга, так как проверить делаемые им ссылки я, как простой смертный, не академик, не имел возможности.
Возвращаемся, однако, к современным "опровержениям" Дарвина. Оказывается, что в Америке были сделаны тщательные наблюдения над воробьями, погибшими во время сильной бури. Эти исследования привели к результату, что все воробьи, которые погибли, оказались или с более длинными крыльями, или с более короткими, чем у обыкновенной, наиболее часто встречающейся формы. Отсюда наш ученый делает глубокомысленный вывод — естественный отбор, если только он существует, отбирает некоторую среднюю форму, отсекая всякие, к том числе и полезные уклонения.
Если бы Л. С. Берг обладал способностью научно мыслить, то он должен был бы, прежде всего, доказать, что более короткие крылья или более длинные полезны их обладателю, и тогда — и только тогда — его утверждение имело бы хоть какой-нибудь смысл. Ведь, это явление допускает совершенно простое и реальное объяснение. Налетает буря, птицы, и в том числе воробьи, ищут убежища, обладатель более сильных крыльев мог больше на себя понадеяться и полететь немного подальше, ища более удобного убежища, и при этом погибнуть. Более слабый оказался не в силах долететь даже до ближайшего прикрытия, — это удалось сделать только обладателю нормальных крыльев.
Мы вовсе не настаиваем на этом объяснении: вопрос не такой простой. Раз найден факт, мы должны его объяснить, надо, во всяком случае, исследовать, какие преимущества или какие отрицательные стороны кроются в том или другом размере крыла. А, наконец, разве самый приведенный факт, что птицы с наиболее часто встречающейся формой крыльев оказываются более выносливыми, не свидетельствует ли он как раз в пользу Дарвина, указывая, что организмы приспособились к окружающей их среде и что всякое уклонение при существующих условиях будет скорее вредно, чем полезно?
Но для этого надо иметь ум экспериментатора или попросту иметь способность научно мыслить, Л. С. Берг же в своей книге доказывает, что никакой разницы нет между работой систематика и работой физиолога. Сам Берг своими книжками как нельзя лучше свидетельствует о том, что умение давать описания внешних форм или внутреннего строения органов различных видов животных и растений [Л. С. Берг собрал и описал рыбы России], не всегда сообщает еще способность логически мыслить, — эта способность вырабатывается преимущественно строгой экспериментальной работой.
Но и этого мало. Для "научного" обоснования "реальности идеи Добра" Л. С. Берг приводит следующее соображение, долженствующее установить коренное различие между живым и неживым. "Разница между живым и неживым — это, вообще, самое значительное и самое загадочное из всех различий вселенной.
Живое отличается от неживого своей способностью при нормальных условиях отвечать на раздражение целесообразно. Кроме того, живое способно систематически переводить тепло в работу. Напомним, что машины, которые тоже могут переводить тепло в работу, есть произведение человеческого ума, в природе же они не встречаются, а если и попадаются, то как случайности (напр., гейзеры)". И это говорит доктор географии и профессор, а может быть, и академик. Ведь, ученик даже старой классической гимназии знал, что вода в водопаде обладает энергией, заимствованной от солнечного тепла. При испарении воды в океане вода за счет солнечного тепла поднимается в виде облаков, и эта преобразованная тепловая энергия проявляется потом в виде энергии движения воды водопадов и рек. Наконец, энергия ветра и урагана, что это, как не солнечное тепло, превращенное, в работу? Солнце, как источник энергии на земле, — это тема обычная для школьника, и этого не знают, или прикидываются, что не знают, академики. Вот до чего доводит буржуазного ученого зоологическая ненависть к материализму: он забывает, или сознательно искажает, фальсифицирует свою науку...
В заключение остановимся еще немного на книжке академика Фереманна "Время", о которой нам уже пришлось сказать несколько слов. При самом беглом знакомстве мы сейчас же заметим, что автор гораздо более искусно подходит к своей задаче. В ней не упоминается даже слово "материализм" и притом стиль ее гораздо более литературный; в этом вы сейчас сами сможете убедиться. "Время! где же твой непреложный закон, твое мерное и невозмутимое течение? Разве не сам человек определяет скорость твоего потока и разве не в нем самом познание времени. Творческой мысли человека принадлежит время, она побеждает его и победит!.. Так как во всяком движении играет роль время, время, в свою очередь, определяется числом, а число является в результате мысли человеческого разума, то мы не можем отделить времени от мыслящего и познающего человека".
Как видите, стиль совсем другой, а песня все та же, сознание определяет бытие! И эта мысль упорно навязывается читателю; вот еще одно любопытное место: "В смелых полетах новой не-Евклидовой геометрии пространство подчиняется новым обобщениям, а в построениях Минковского теряет подобно материи право на самостоятельное существование в природе... И закрадывается сомнение и колеблется наша старая вера". Как видите, опять тот же прием: прежде чем перевести читателя в свою веру, надо стараться показать, что материалисты-то и есть верующие, а мы — свободомыслящие ученые.
Но, товарищи, я думаю довольно. Картина, я думаю, теперь для всех вас ясна.
Какие же мы сделаем из всего этого выводы?
Первый вывод очень утешительный. Мы видим, что материализм настолько неотделим от науки, что всякие попытки его опровергнуть сводятся к разрушению самой науки. Приходиться прибегать к приемам фокусников, скрывать от читателей и слушателей содержание наиболее блестящих научных исследований; короче говоря, приходится — фальсифицировать науку. Этим теперь, к сожалению, начали заниматься ученые, по своему складу мысли тесно связанные с уходящим в прошлое буржуазно-капиталистическим миром.
Но, если по существу это может нас утешать, то из этого не следует, что можно сидеть сложа руки: буржуазная фальсификация науки нам может быть очень опасна; мы должны противопоставить беспощадную критику. Для сколько-нибудь грамотного человека это уже не так трудно. Разобранные и настоящем докладе примеры показывают, что в большинстве случаев антиматериалистические выступления рассчитаны на очень слабо подготовленного слушателя или читателя. А, ведь, роль обличителя очень благодарна, когда сможешь показать, что академик, магистр или доктор не знает того, что должен был знать, и притом десятки лет тому назад, каждый гимназист или школьник. Вся трудность заключается в том, кто возьмет на себя этот труд. Я могу поручиться, что значительная часть людей науки, может быть, более значительная, чем вы, товарищи, думаете, так же возмущается этими выступлениями наших академиков, как и мы с вами. Но выступить с ответом, с критикой решатся немногие, прежде всего, потому, что не захотят вмешиваться в политическую борьбу, а кроме того, слишком велик еще авторитет академии у наших спецов, да и у одних ли только спецов?
Вот почему, мне кажется, нам необходимо в наших высших партийных школах и в первую очередь в университете имени Я. М. Свердлова организовать сначала хотя бы и небольшую группу, человек в десять-двадцать, студентов из числа наиболее преуспевающих по естественным наукам, — такие у нас есть, — и повести с ними более углубленные занятия, а это вполне возможно: лаборатории и кабинеты в университете Свердлова совсем не плохи и руководители есть. Из этой группы можно было бы создать превосходных лекторов и борцов на нашем новом идеологическом фронте. Эти же товарищи оказали бы нам большую помощь при антирелигиозных выступлениях. Тов. И. И. Степанов не раз указывал, что параллельно с антирелигиозными выступлениями для более прочного успеха необходимы лекции по естественным наукам. Таким образом затрата времени и сил на такое дело была бы крайне производительной.
Наконец, третий вывод, который сам собой напрашивается— это строгая оценка наших спецов и приискание им соответствующей работы. У нас есть люди науки, которые, как ученые, могут быть нам очень полезны, но как преподаватели не годятся; они не могут преодолеть неприязненного чувства к пролетарской аудитории и, наконец, как мы только что видели, движимые классовыми побуждениями, могут нарочно фальсифицировать науку. Это вопрос очень трудный, сложный, но его нам не миновать. Мы до сих пор не научились оценивать научных работников по их фактической работе, хотя на II съезде нашей партии и был выдвинут лозунг "подбор людей и проверка работы". Но в этом вопросе нужна сугубая осторожность, тут, как нигде, придется руководиться пословицей — семь раз прикинь, раз отрежь. А между тем, у нас есть признак некоторой паники; мне довелось, например, слышать от некоторых товарищей, будто даже в Свердловском университете преподают "буржуазное естествознание". Не только в Свердловском университете, где беспартийные профессора и преподаватели действительно не за страх, а за совесть ведут работу, но и в других ВУЗ'ах много профессоров-преподавателей для нас крайне ценных. Наша задача должна состоять в том, чтобы смахнуть с науки ей же самой мешающую буржуазную накипь, а не в том, чтобы взять на подозрение все те громадные научные ценности, которые нам остались от дряхлеющего буржуазно-капиталистического мира. Такая подозрительность равносильна панике, а паника явление опасное. Поэтому как бы здорово ни было то чувство, которое охватывает некоторых из наших товарищей, увидевших первые схватки на нашем новом идеологическом фронте, увидевших ту фальсификацию науки, о которой у нас была речь, мы можем и теперь и на этом фронте призвать к самообладанию и, отдавая себе полный отчет в тех опасностях, которые грозят нам, — повторить давно знакомые слова, не раз облетавшие Советскую Россию: "не сдадимся, выдержим, победим".
